«Ахматова не только приезжала из Ленинграда, но и сама вся, по моим понятиям, была ленинградская. Ее прическа с длинной аккуратной челкой, какие-то особенно просторные длинные платья, позволявшие легко располагаться на диване, огромный платок, медленные движения, тихий голос — все было совершенно ленинградское, и, так как тогда я еще не имел никакого представления о том, что скрывается за этим словом «Ленинград», других, более ярких доказательств существования этого города у меня не было. Я представлял себе Ленинград в виде каких-то улиц и мостов, заполненных множеством таких дам…»
Алексей Владимирович Баталов – Народный артист СССР
Штрихи к портрету…
Появление Ахматовой в жизни Баталова сыграло решающую роль в его становлении и дальнейшей судьбе. «В моем ребячьем сознании Анна Андреевна сразу заняла особое, даже несколько таинственное, вроде инопланетянское место…» — пишет он в своей книге «Судьба и Ремесло».
Насколько глубокими были эмоции, чувства, впечатления, переполняющие Алешу, можно было судить по нарисованному им рисунку. На первый взгляд простой сюжет, однако, довольно интересная режиссерская концепция: город Ленинград, Ахматова едет на трамвае под номером «А», рядом она же идет по улице, и она же в платке у окна, на мосту снова Анна Андреевна… Иных женщин не было, мужчины были представлены только в костюмных ролях: дворник, милиционер, извозчик.
Забавный детский рисунок имел большой успех у взрослых и очень порадовал саму поэтессу. Анна Андреевна долгое время бережно хранила подаренный ей шедевр, представляя его друзьям.
Между тем, изображение это оказалось пророческим. Алексей, казалось бы, несмышленыш, лет шести-семи, уже тогда смог (интуитивно?) понять роль этой великой личности в истории Русской культуры и каждого из нас.
Алексей Баталов: «И вот что удивительно, теперь, нечаянно вспомнив ту композицию свободного детского рисунка, я могу сказать, что в общем так оно и получалось — с какого угла ни начни я изображать мою ленинградскую жизнь, всюду как-то будет присутствовать Анна Андреевна. Правда, без челки и не такая длинная, какой казалась в детстве, но все-таки непохожая на других, сразу отличимая, с тем же тихим голосом, а главное — вся воплощение духа и строгой красоты этого города.
Потом, по мере течения жизни, это первое впечатление множество раз трансформировалось и усложнялось, обретая все новые и новые связи, но никогда не ослабевало и не исчезало. Так что со временем оно не только не потускнело, но, напротив, утвердилось, превратившись в какую-то неразрывную цепь, соединяющую мою грешную жизнь и повседневную работу с легендарными людьми русской культуры, с трагическими днями и героями блокады, с эпохой революций, наконец, с историей Петербурга».
Давайте попытаемся заглянуть в книгу прошлого при помощи воспоминаний непосредственных очевидцев и участников тех дней…
«В самом конце тридцать третьего года вместе с матерью приехал в Москву и Лева Гумилев. В квартире Мандельштама ему решительно не было места для ночевки. Мы с женой узнали о том и предложили Леве переночевать у нас… и не только переночевать, но и прожить все его пребывание в столице. Наша квартира была тоже невелика. Но свободное место в семиметровой комнате, которая носила высокое наименование моего кабинета, нашлось. Лева пожил у нас и доложил матери, что Ардовы – симпатичные люди. Анна Андреевна пришла к нам на обед вместе с сыном…» — из воспоминаний писателя Виктора Ефремовича Ардова (отчима Алексея Баталова).
В книге писателя Михаила Викторовича Ардова (единоутробного брата Баталова), вспоминается интересный случай общения Ахматовой и Алексея: «Брат Алексей рос довольно избалованным ребенком. Однажды нянька кормила его котлетами, а он капризничал, хныкал, отказывался их есть… Свидетельницей этой сцены была Ахматова. В какой-то момент она взглянула на мальчика и весьма вежливо осведомилась:
— Алеша, Вы не любите котлеты?
Самый тон и обращение на «Вы» произвели на брата такое сильное впечатление, что он тут же принялся есть. И впредь в присутствии Анны Андреевны уже никогда не капризничал…»
В 1934 году Алеша вместе с мамой и отчимом, которого называл папой (а позже Витей), переехали в писательский кооперативный дом в Нащокинский переулок Москвы. В результате этого обстоятельства вокруг семьи закрутилось множество людей, связанных с событиями литературной жизни и непосредственно с Анной Андреевной.
Алексей Баталов: «Конечно, тогда все эти люди были для меня просто дяди и тети; и только много лет спустя я начал осознавать их настоящие места и вспоминать лица, совмещая хмурого дядьку, жившего на последнем этаже по нашей лестнице, с Мандельштамом, а доброго и тоже в очках — с Ильфом, веселого сказочника — со Светловым, папу Сережи — с Булгаковым, а хозяина замечательных игрушек — с Мате Залкой. И хотя я знал о Залке только то, что он живет на четвертом этаже и обладает заводным танком, все-таки и он и они все уже были, и какая-то особенная неповторимая атмосфера их жизни наполняла дом.
Уже само появление Ахматовой в моей мальчишеской жизни было необычайно значительно и впечатляюще. Может быть, отчасти причиной тому послужило и поведение старших, и постоянное упоминание ее имени в разговорах о Ленинграде.
Ахматова не только приезжала из Ленинграда, но и сама вся, по моим понятиям, была ленинградская. Ее прическа с длинной аккуратной челкой, какие-то особенно просторные длинные платья, позволявшие легко располагаться на диване, огромный платок, медленные движения, тихий голос — все было совершенно ленинградское, и так как тогда я еще не имел никакого представления о том, что скрывается за этим словом «Ленинград», других, более ярких доказательств существования этого города у меня не было. Я представлял себе Ленинград в виде каких-то улиц и мостов, заполненных множеством таких дам…»
Ставшая легендарной квартира на Большой Ордынке размещалась на первом этаже, у самой земли, так что летом детишки отправлялись во двор не иначе, как через окно. Комнатки были маленькие, и потому диван, стоявший в главной комнате и занимавший большую ее часть, являлся в то же время и самым парадным местом. Здесь усаживали особо почетных гостей, а в дни детских праздников даже устраивали сцену.
Алексей Баталов: «Надобно сказать, что под руководством Ардова завтрак в нашем доме превращался в бесконечное, нередко плавно переходящее в обед застолье. Все приходившие с утра и в первой половине дня – будь то школьные приятели братьев, студенты с моего курса, артисты, пришедшие к Виктору Ефремовичу по делам, мамины ученики или гости Анны Андреевны – все прежде всего приглашались за общий стол и, выпив за компанию чаю или «кофию», как говорила Ахматова, невольно попадали в круг новостей и разговоров самых неожиданных. А чашки и какая-то нехитрая еда, между делом сменяющаяся на столе, были не более чем поводом для собрания, вроде как в горьковских пьесах, где то и дело по воле автора нужные действующие лица сходятся за чаепитием…
По-хозяйски, один на всем диване я имел право царствовать только в дни болезни, да и то при условии очень высокой температуры. Но каждый раз, когда из Ленинграда приезжала эта непохожая на московских маминых подруг дама, которую все называли по имени и отчеству, она сразу получала диван. Она забиралась с ногами и так возлежала на нем, когда хотела и сколько хотела. Опершись на подушку, она могла и пить кофе, и читать, и принимать гостей…»
В крошечной комнате Алеши стандартная кровать поместиться никак не могла, поэтому для Анны Андреевны он смастерил топчан. Шестиметровые аппартаменты с малюсеньким столом, стулом и лежаком, а главное, с неисчерпаемой любовью заботливых хозяев, всегда ожидали дорогую гостью… Если задуматься, сколько в огромной столице было почитателей таланта великой поэтессы, будь ее пожелание, наверняка могла бы устроиться покомфортнее. Однако, из года в год предпочтение отдавалось дому Ардовых, похожему на теремок из сказки, где неугомонно «бегали по голове» как минимум трое ребятишек, и неизменно, до трех утра жизнь кипела, словно чайник на ардовской кухне, который подогревался в день до восьмидесяти раз.
Хозяйка дома осталась в памяти народной не только как талантливая актриса, педагог, хорошая мать, но как добрейшей души человек. Нина Антоновна нередко последнее с себя снимала, чтобы вещь досталась тому, кто более в ней нуждался.
Безгранично доброго Виктора Ефимовича обжали все. Интересную деталь, подчеркивающую его внутренние качества, вспомнила его внучка актриса Анна Борисовна Ардова: дед очень любил конфеты, но из-за сахарного диабета лакомиться ими не мог. Так вот, писатель хранил сладости в шкафу вместе с нафталином в больших количествах. А выйдя на улицу, раздавал конфеты всем деткам. Понятное дело, они попахивали нафталином, но детям было все равно, они уплетали их за обе щеки.
А. Ахматова и М. Ардов
Из воспоминаний Михаила Ардова: «По словам моих родителей, когда Ахматова впервые поселилась у них, они изнемогали от почтительности и смущения. Однако отцу, человеку живому и острому, такая атмосфера в доме явно не подходила. Однажды вечером хозяева куда-то отправлялись, Ахматова сказала, что посидит дома — хочет поработать. Уходя, от самой двери, едва ли не зажмурившись от страха, Ардов сказал:
— Словарь рифм — на полке слева.
Анна Андреевна громко рассмеялась в ответ.
С этой минуты лед отчужденности растаял и неловкость исчезла, с тем, чтобы больше никогда не возникнуть…»
Алексей Баталов: «Всегда оставаясь собой, Анна Андреевна, тем не менее, удивительно быстро и деликатно овладевала симпатией самых разных людей, потому что не только взаправду интересовалась их судьбой и понимала их устремления, но и сама входила в круг их жизни, как добрый и вполне современный человек. Только этим я могу объяснить ту удивительную непринужденность и свободу проявлений, то удовольствие, которое испытывали мои сверстники — люди совсем иного времени, положения и воспитания, — когда читали ей стихи, показывали рисунки, спорили об искусстве или просто рассказывали смешные истории…
Я счастлив, что знал и видел её, и даже передать вам не могу этого совершенно удивительного таланта, очарования, ума и глубины – человека, женщины, писателя… До сих пор считаю это абсолютным чудом, даже спустя много-много дней. Когда она бросила свой родной, любимый Питер и жила у нас в квартире, она как раз в моей комнате и жила.
Она особенно никаких гостей не приглашала, это были только очень близкие ей люди. Когда она жила у нас в доме, вместе с ней там жили трое детей: я, шестилетний, и два моих маленьких брата, также мой приёмный отец, Виктор Ефимович Ардов, и мама. Вот вся квартира…»
— Если бы вы не встретили Ахматову и оказались бы в другой культурной среде, как сильно это повлияло бы на вашу жизнь?
Алексей Баталов: «Тогда, наверное, я был бы другой. Это всё равно что дерево посадить – тут или там… Я вырос, слава тебе Господи, во дворе Московского Художественного Театра: мама там жила, когда я ещё был совсем крошкой – четыре-пять лет… И с тех пор я приделан был к этому театру и там работал. Представь себе двор театра: место, куда зрители не ходят, где только то, что относится к спектаклям. Мы же маленькие, не выпускают, а вокруг декорации, костюмы сохнут – всё, что за кулисами театра… А мы вокруг всего этого бегали, играли. Вот так началась моя жизнь…»
— Какие впечатления от Ахматовой остались? Вы ее боготворили?
Алексей Баталов: «Конечно. По мере того, как мозги появлялись. Я же понимал, кто она. Она для меня единственная, другой такой нет.
Я во всем с ней советовался. Когда писал свой дипломный сценарий, я ей все рассказывал. А в Ленинграде вообще у нее жил — зарплаты-то не было…»
Всегда таинственный и манящий для детского воображения город Великого Петра (как в издевательство или злую насмешку долгое время носящий имя убийцы), впервые предстал перед Алешей наяву незадолго до начала Великой Отечественной. Мама – актриса Нина Ольшевская взяла сына с собою на гастроли. Сверкающий золотом дворцов, настолько праздничный и нарядный, что и вправду казался бесконечным музеем, памятником славы. Мачты огромных кораблей, Медный всадник, фонтаны Петергофа… И почти все время, везде рядом была Анна Андреевна.
Алексей Баталов: «Следующий и последний раз я был с Ахматовой в Ленинграде после войны. Никаких особенно выгодных для рассказа событий в тот день не было, и только само согласие Ахматовой отправиться в Царское Село делало нашу поездку совершенно исключительной. После войны она как бы навсегда рассталась с местами своей молодости. В стихах 1944 года есть такая строка: «На прошлом я черный поставила крест». Так что ее намерение побывать в Царском Селе десятью годами позже окончания войны было для меня совершенно неожиданно и скорее тревожно, чем празднично. Я и теперь не берусь гадать, что заставило Анну Андреевну после многих лет именно в этот день осени пройти через весь Дворцовый парк, но ни минуты не сомневаюсь, что повод был важным и значительным.
Когда мы приехали, ни одной машины у входа не оказалось, да и посетителей, обычно дожидающихся экскурсии, я не заметил. Я уже собирался ставить машину, когда Анна Андреевна вдруг предложила мне ехать дальше. Мы медленно обогнули всю ограду и оказались у полуразрушенных задних ворот. Тогда реставрация еще только начиналась, и большинство строений носило отпечаток войны. Тут Анна Андреевна попросила остановиться. Мы вылезли из старенького «Москвича», из той самой первой и любимой моей машины, которая называлась «Аннушка» или «Анечка…»
Следует упомянуть об истории приобретения этого автомобиля. Баталов, отслужив два года в армии, вернулся домой, облаченный в шинель. Из старой одежды вырос, возмужав, а новую купить было не на что. Тогда Анна Андреевна отдала Алеше полученный за переводы гонорар, чтобы он смог приобрести себе костюм. Он же вместо одежды купил с рук старый «Москвич».
Спонтанная покупка и дерзкий поступок не раз потом себя оправдали. Баталов возил Ахматову за 101-й километр. Только оттуда (из областных почтовых отделений), она имела право отправлять в лагерь посылки сыну…
Пронеслись года, и в 1966 году на крышу автомобиля был водружен огромный православный Крест. Его через весь город Баталов провез к месту погребения Анны Андреевны. По старинной русской традиции Крест был изготовлен без единого гвоздя в мастерских «Ленфильма».
Алексей Баталов: «Мы долго бродили по неубранным аллеям и заросшим дорожкам, останавливаясь в каких-то, на первый взгляд, ничем не замечательных местах. Редко и очень ровно в осеннем воздухе звучал совершенно спокойный, но невероятно захватывающий внимание, неподражаемо спокойный голос Ахматовой.
Помню, что в тот день голова ее была покрыта большим черным платком. И все вместе — неяркий тихий день, каких бывает большинство в нашей долгой осени, полуразрушенные перила мостов с разбитыми декоративными вазами, недвижная черная вода в заросших берегах, пустые покосившиеся, словно покинутые своими изваяниями мраморные пьедесталы на перекрестках и темная фигура пожилой женщины в платке — все это составляло мир какой-то хрестоматийно русской картины, тем более поразительной, что она все-таки оставалась живой и была еще пронизана пахучим сыроватым воздухом, гулкими криками птиц, неторопливым журчанием переливающейся через запруды воды… Я помню это все так подробно, потому что мне показалось, что тогда там мог бы быть сделан особенно выразительный и точный портрет Ахматовой послевоенного времени…»
И однажды Баталов напишет его…
Студенты Алексея Владимировича рассказывают, что их мастер рисует во время кафедры: « Если нехороший зачет, и он ругается — нарисованные персонажи хмурые, а если настроение хорошее – изображает колонну замка, по которой вверх карабкается человечек…»
Баталов, говоря его словами: «начинал учиться рисовать много раз в жизни». Вначале это ему казалось естественным и необходимым, поскольку множество взрослых из числа родительских друзей были связанны с этим делом по роду своих театральных обязанностей, а кроме того, мастерские, где делали реквизит, шили костюмы, строили декорации или расписывали задники, были неотъемлемой частью ребячьей дворовой жизни Алеши.
Повзрослев, Баталов оказался в кругу художников «Крокодила», иллюстраторов, в общем, людей, которые постоянно по любому поводу легко и просто выражали свои мысли или шутили при помощи бумаги и карандаша. Это веселое детское умение мазать красками и пользоваться карандашом нежданно-негаданно обернулось работой и определило его должность в профессиональном театре Бугульмы (во время войны пятнадцатилетним мальчишкой оформлял спектакли, писал афиши и еще подрабатывал, рисуя заголовки всяческих стенных газет в госпиталях). Так, уже вполне сознательно, снова стал заниматься художеством, но, попав в студию на актерское отделение, сразу забросил живопись.
Оказавшись на воинской службе в Центральном театре Советской Армии, юноша намеревался опять попытать счастья в живописи. В свободное время начал брать уроки у замечательного художника и педагога Роберта Рафаиловича Фалька.
Алексей Баталов (читает поэзию Ахматовой):
«О, горе мне! Они тебя сожгли…
О, встреча, что разлуки тяжелее!..
Здесь был фонтан, высокие аллеи,
Громада парка древнего вдали,
Заря была себя самой алее,
В апреле запах прели и земли,
И первый поцелуй…»
«Мы медленно шли по дорожкам. Отдельные фразы и замечания Анны Андреевны нельзя было сложить в последовательный рассказ, хотя она, видимо, просто в силу деликатности старалась что-то пояснять мне во время прогулки. Но, как и в другие сложные минуты жизни, Ахматова тогда была особенно сдержанной в словах и суховато-жесткой в проявлении каких бы то ни было чувств. Она не останавливалась в печальных позах, не припоминала, морща лоб, что было тут, а что там. Она шла, как человек, оказавшийся на пепелище выгоревшего дотла дома, где среди исковерканных огнем обломков с трудом угадываются останки знакомых с детства предметов.
— В жаркие дни Пушкин любил прятаться здесь, — с едва уловимым оттенком нежности сказала Анна Андреевна, когда мы проходили буйно поросший зеленью уголок острова.
Я пригляделся: в глубине, за кривыми тонкими стволами, торчал ржавый скелет железной скамьи, поставленной еще в лицейские времена.
«Здесь лежала его треуголка
И растрепанный том Парни»
К островку перекинут только один мостик. Я взглянул на него и вдруг ясно всем существом своим ощутил близость, вернее, реальность пушкинского бытия. Точное указание места как-то выдвинуло и словно материализовало его фигуру. И в самом деле, он мог пройти сюда только этим путем, по этим потертым чугунным плитам, и сидеть только здесь — другого, более укромного уголка на острове нет. А эта почти современная по форме железная скамья, запрятанная на самом берегу в кустах, будто нарочно была избрана Пушкиным, чтобы пережить все и остаться на своем месте даже тогда, когда стоящий в нескольких шагах каменный павильон содрогнулся от взрыва…
Анна Андреевна обогнула изуродованное строение и, взойдя на широкую растрескавшуюся ступеньку, провела рукой по краю кирпичной раны.
— Тут был какой-то секрет, — сказала она, — ведь места совсем мало, а инструменты звучали, как возле органа. Здесь все любили играть…
Видимо, в павильоне музыкальные вечера бывали и при Пушкине, но теперь Анна Андреевна уже говорила о своей юности. Меня поразило не столько то, что интонация, с которой она сказала об убежище поэта, ничуть не изменилась, когда речь зашла о музыке и ее собственных впечатлениях, сколько то, удивительно мудрое, несколько пренебрежительное отношение к варварству, которое она сохранила на протяжении всего дня. Ее светлые внимательные глаза подолгу в упор смотрели на обезображенные, наверняка, знакомые ей в каждом изгибе лепные украшения, на обломки статуй, на выгоревшие черные окна тех комнат, где ей не раз приходилось бывать, но в этих глазах не было ни удивления, ни злобы, ни слез…»
Многие справедливо замечали, что в конце жизни Ахматова была похожа на образы портретов времен Возрождения. Судя по рисунку Леонардо да Винчи, где он изобразил себя стариком, она, действительно, вполне могла бы быть его сестрой, но в то же время, и переодетым дожем Венеции и генуэзским купцом.
Однако самое интересное в этом наблюдении то, что она действительно и по духу, и по осанке, и по широте своих взглядов, и по разнообразию земных интересов была человеком формации Возрождения со всеми вытекающими из этой принадлежности выгодами, противоречиями, потерями и лишениями. Иными словами, ее уделом был не тихий музейный зал с уже обожествленными экспонатами, а, скорее, сама та раздираемая противоречиями, пронизанная жестоким противоборством жизнь, в круговороте которой поэт оказывался трибуном и борцом, художник — мыслителем, а мореплаватель — ученым. Данте — это и его миссия в Сиену, где он, пытаясь примирить враждующие города, произнес свою знаменитую речь. Микеланджело — это и создатель Давида, и строитель укреплений в лагере мятежной Флоренции, где солдаты Медичи охраняли его творение от покушений разъяренных горожан, норовивших камнями разбить скульптуру. Это и та реальность, где не оказалось места для Данте и для стареющего Леонардо, который на чужбине через зеркало записывал свои наблюдения. Все это невольно всплывает в памяти, когда, раскрыв книгу Ахматовой, вдруг как-то заново увидишь знакомые строки.
«И вот вошла. Откинув покрывало,
Внимательно взглянула на меня.
Ей говорю: „Ты ль Данту диктовала
Страницы Ада?“ Отвечает: „Я“».
Или еще:
«Но сознаюсь, что применила
Симпатические чернила…
Я зеркальным письмом пишу…»
Вернемся же к тому моменту, когда Баталов вовсе потерял интерес к живописи, да и веру в серьезность и своевременность этого дела… 1952 год. В один из отпускных дней, наконец, вдоволь отоспавшись, Алексей слонялся по дому с твердым намерением уже никогда не браться за кисти и краски, а придумать что-нибудь более подходящее к напряженной послевоенной жизни. Вдруг Анна Андреевна поинтересовалась, как идут занятия у Фалька?
Алексей Баталов: «Пользуясь случаем, я стал рассказывать ей о своих сомнениях и трудностях, видимо, более стараясь уверить и утвердить себя, чем описать истинное положение дела. Терпеливо и по обыкновению крайне внимательно выслушав мой сильно сдобренный эмоциями монолог, Анна Андреевна долго молчала, а потом без тени иронии вдруг сказала:
— Жаль. Я хотела предложить вам попробовать сделать мой портрет…
Я остолбенел от неожиданности и головокружительной крутизны поворота всех моих намерений, рассуждений, жалоб… Легко представить себе, какое действие произвела на меня эта фраза, если учесть, что, написав к тому времени от силы пять или шесть портретов друзей и родственников, я знал о том, как давно Фальк мечтает пополнить свою галерею портретом Ахматовой, я видел, как старик Фаворский делал карандашные наброски ее головы, наконец, я собственными руками прибивал в спальне Анны Андреевны строго окантованный рисунок Модильяни, а в памяти были знаменитые работы Анненкова, Тышлера, Петрова-Водкина…
Кроме Анны Андреевны и меня, в квартире никого не было. Она сидела на своем обычном месте, в углу дивана, я стоял посреди комнаты, там, где меня застали ее слова.
— Мне кажется, — продолжала после мертвой паузы Ахматова, — вам удаются лица.
Пожалуй, все серьезные художники того времени писали портреты Ахматовой, но изобразить себя в почтенном возрасте она позволила именно Баталову. По утрам, когда никого не было, она садилась на свой диванчик, а он с мольбертом напротив. Волновался, стеснялся, робел, но рисовал.
Алексей Баталов: «Я бы никогда в жизни никому не показал этой работы. Мне было неловко, но Анна Андреевна приказала повесить портрет в столовой. Честно говоря, я неловко себя чувствовал, потому что, все-таки это Анна Андреевна, во-первых. А во-вторых, никто же не поверит, что это она сказала. Вроде я сам себя вывесил…
С той поры я больше никогда не писал портреты. Но время, когда я выполнял этот заказ, те дни и часы, когда по утрам в тихой прибранной комнате напротив меня сидела Ахматова, были до краев наполнены творчеством и остались в душе как самая высокая награда за все мои старания и стремления проникнуть в тайны изобразительных искусств…
За много лет я так привык спрашивать у Анны Андреевны, что значит то и как было это, я так часто, следуя за ее неторопливым рассказом, оказывался в кругу старого Петербурга, в домах, в собраниях или просто на улицах среди припорошенных снегом экипажей, что в конце концов привык видеть ее всюду. Прямо от кухонного стола, за которым мы сидели по ночам в ожидании закипающего чайника, ее жизнь простиралась куда-то в бесконечность, через блокаду и годы нэпа, через разруху и невиданный расцвет искусства, туда, за невообразимый для меня революционный разлом России, мимо Царского Села с кирасирами и балами при свечах, мимо первой мировой войны и дальше, ко временам декабристов, к совсем еще юному Пушкину с книгой Парни в руках.
Теперь, когда Анны Андреевны нет, когда ее жизнь и судьба ушли той же дорогой на страницы истории, где ничего нельзя ни изменить, ни исправить, ко множеству манящих образов, к духовному богатству Ленинграда, к великой тайне возлюбленного поэтами города прибавилась и ее тень. И покуда будет стоять этот город, покуда останутся люди, читающие на русском языке, эта тень будет вести по своим следам, возникая то в аллеях Летнего сада, то возле узорных ворот «фонтанного дома», то на лесной дорожке Комарова, где за чахлыми елками долго виднеется приземистый силуэт «Будки»…
P. S: В ноябре 2000 года, во дворе дома No17 на Большой Ордынке г. Москвы состоялось открытие памятника Анне Ахматовой. Монумент был создан и воздвигнут на средства трех сыновей Виктора Ардова и Нины Ольшевской: Алексея Баталова (актера, кинорежиссера, сценариста, педагога), Бориса Ардова (актера, режиссера-мультипликатора), Михаила Ардова (писателя, публициста, мемуариста).
Основой для бронзового изображения великой поэтессы стал набросок Модильяни, который был подарен ей во Франции. Они познакомились в Париже в 1910 году, молодая известная поэтесса и тогда еще неизвестный, непризнанный скульптор и живописец Амедео Модильяни. Их повторная встреча произошла в 1911 году. За время дружбы Амедео написал более пятнадцати рисунков Ахматовой, многие были утрачены. И только один до середины 90-х годов считался единственным уцелевшим из тех работ. Точная копия этого рисунка всегда висела над кроватью верной подруги Ахматовой — Ольшевской.
Юлия Воинова-Жунич
Использованная литература и видеоисточники:
Книга Алексея Баталова «Судьба и Ремесло»
https://royallib.com/read/batalov_aleksey/sudba_i_remeslo.html#819200
Книга Михаила Ардова «Вокруг Ордынки»
Алексей Баталов. Импровизация на тему именин. «ЖЗЛ».
https://www.youtube.com/watch?v=qUObXTGo4Ks
«Алексей Баталов. Встреча со зрителями»
https://www.youtube.com/watch?v=TUNtJBR3A10&t=1953s
Свет звезды. Алексей Баталов. Портрет со спины
https://www.youtube.com/watch?v=HBGWSqDyzpY&t=2189s